ГЛАВА ПЕРВАЯ
Форд
Вы когда-нибудь теряли кого-то, кто был бы для вас дороже, чем ваша жизнь? Я терял…
Я потерял мою жену Пэт. Долгие и мучительные шесть месяцев она боролась со смертью. А я ничем не мог ей помочь, должен был просто стоять в стороне и наблюдать, как моя прекрасная жена чахла. Ничто не имело значения: ни деньги, ни успех, ни звание лучшего автора. Чтобы отвлечься, я начал строить дом нашей мечты, технически оснащенный, в очень красивом месте, на краю утеса, где можно было сидеть спокойно и наслаждаться красивыми видами на Тихий океан.
Для меня жизнь остановилась с того самого момента, когда Пэт пришла ко мне в кабинет, где я работал над очередной книгой и сказала, что она больна, смертельно больна, что у нее начальная стадия рака. Сначала я подумал, что это просто злая шутка. У нее всегда было очень развитое чувство юмора. Она говорила, что я был слишком серьезным, слишком угрюмым и очень осторожным. Она умела меня рассмешить.
Мы встретились в колледже. Два настолько разных человека трудно было бы найти. Ее семья была полностью чужда мне. Такие идеальные семьи я видел только по телевизору, а в моей жизни не было таких примеров, и я не верил в их существование.
Они жили в маленьком аккуратном домике с небольшой терраской и отгороженный белым заборчиком. Летними вечерами родители Пэт – Марта и Эдвин – сидели на террасе и общались с соседями, когда те проходили мимо. Ее мама сидела в переднике с миской на коленях и, перебирая горох, общалась с соседом:
- Томми, как сегодня дела? Сегодня прохладнее, не правда ли?
Отец Пэт сидел недалеко от жены за сварочным столом и ремонтировал старый торшер, рядом с его ногами стояла коробка с немецкими инструментами. Он ремонтировал сломанные вещи, старую утварь не только для своей семьи, но и для соседей и совсем бесплатно. Он говорил, что любит помогать людям, и добрая улыбка была достаточной оплатой его услугам.
Я пришел за Пэт немного раньше, чем мы договаривались и только поэтому мне удалось наблюдать за ее родителями. Наблюдая за ними, я думал, что смотрю научно-фантастический фильм. Как только я вошел в калитку, мама Пэт вскочила со своего места и сказала:
- Зовите меня Мартой, так все меня называют. Пойду принесу вам сок. Я знаю, что рост мальчиков нуждается в витаминах, – и исчезла в их безупречно чистом доме.
Я сидел в тишине на террасе и наблюдал за отцом Пэт, который чинил сломанную игрушку. Большая коробка, стоявшая в его ногах приковала мое внимание. Все инструменты были кристально чистыми и лежали на своих местах. Я знал, что они очень дорогие и стоят целое состояние.
Однажды, находясь в городе, что в пятидесяти милях от колледжа, через дорогу я увидел скобяную лавку. Так как такие лавки для меня были не очень приятным воспоминанием, мне потребовалась храбрость, чтобы пересечь улицу, открыть дверь и войти внутрь. После встречи с Пэт я стал намного храбрее и смелее. Если меня тянуло назад, то ее искристый смех начинал отзываться в моих ушах, ее смех всегда поощрял совершать смелые поступки. Как только я вошел в лавку, казалось что воздух вокруг меня начал сгущаться, в ушах начало гудеть, горло сдавил огромный ком. Передо мной возник мужчина и что-то мне говорил. Из-за шума в голове я ничего не слышал.
Через некоторое время он перестал говорить и взглянул на меня так, как это делали мои дядя и кузены. Это был взгляд превосходства более сильного над слабым мужчиной. Этот взгляд предшествовал фразе: «Он совсем не знает с какой стороны подойти к пиле», но тогда я совсем не обращал на них внимание, искренне полагая, что мозги намного важнее мускулов.
Он оценивающе смерил меня взглядом и его тонкие губы постепенно стали презрительно ухмыляться. Точно так же как мои кузены и дядя, он сразу узнал во мне человека который читает книги и любит фильмы, не связанные с побоищами и убийствами.
У меня сразу же возникло желание немедленно покинуть лавку. Слишком много неприятных воспоминаний связано с ней. Но рядом со мной была Пэт и это придало мне силы.
- Я хочу выбрать подарок для моего знакомого, – сказал я громко, и понял что сделал ошибку. Слово «подарок» не было в лексиконе моих дяди и кузенов. Они сказали бы «Мне нужен набор торцовых ключей для моего шурина».
Но продавец повернулся ко мне с улыбкой, ведь слово «подарок» означало деньги.
- Какой подарок вы хотите купить?
Инструменты отца Пэт имели немецкое название и я назвал их продавцу. Я был рад наблюдать как меняется лицо мужчины со снисходительной улыбки до недоумевающего взгляда. Я чувствовал детскую радость от того, что сумел произвести на него впечатление.
Он прошел за прилавок и вытащил из запыленного ящика каталог:
- Мы не держим такие инструменты в лавке. Мы можем заказать их для вас. Что конкретно вас интересует.
Я сделал вид что я разбираюсь в этом и стал внимательно разглядывать изображения в каталоге. Фотографии были красочными, бумага была дорогой, а цены указанные в нем были астрономическими.
- Precision[1], - произнес продавец.
Я закусил свою нижнюю губу так, как это делали мои дядя и кузены и кивал, так как если бы я знал отличие между отверткой этой фирмы и отверткой из детского комплекта инструментов.
- Я хотел бы именно эти инструменты.
- Вы можете взять этот каталог, – глядя на меня, сказал продавец.
- Да? Это очень любезно с вашей стороны, – слишком радостно произнес я, но вовремя опомнившись более серьезно добавил: – Спасибо.
Эх жаль, что я не носил бейсболки с названием какой нибудь известной бейсбольной команды, так я смог бы с гордостью попрощаться и удалиться.
Вернувшись к себе, в крошечную квартирку, находящееся в пяти минутах от колледжа я начал рассматривать каталог более подробно и стал искать те инструменты которые я увидел в ящике у отца Пэт. И нашел их в каталоге….эти инструменты стоили тысячи долларов, не сотни, а тысячи..
Но он держал эту коробку за лестницей под крыльцом и оставлял ее там на ночь. Незапертую. Не боясь, что ее кто-то может украсть.
На следующий день на перемене я подошел к Пэт и упомянул про каталог и инструменты отца, что он совсем их не бережет и оставляет без присмотра. Она посмотрела на меня, понимая, что это важно для меня сказала:
- Почему ты всегда думаешь о самом плохом? – и улыбаясь, добавила: - Ведь эти вещи не имеют никакого значения, лишь люди делают их такими.
- Ты должна это сказать моему дяде Реджу. – попробовал я пошутить.
Улыбка исчезла с ее лица
- И сказала бы…
Пэт не боялась ничего. Но я не хотел, чтобы она думала обо мне по-другому, поэтому и не желал знакомить ее со своими родственниками. Вместо этого, я представлял, что являюсь частью ее семьи, где по праздникам – в День Благодарение и Рождество – подают индейку, гоголь–моголь и дарят друг другу подарки.
Пэт как-то даже спросила:
- Ты любишь меня или мою семью?
Пэт задала этот вопрос с улыбкой на губах, но глаза ее были серьезными.
- А ты любишь меня или мое гнилое детство? – пошутил я.
И получил потрясающую улыбку в ответ.
Пэт и я сильно отличались друг от друга. Ее свежесть, любовь, доверчивая семья – не могли не очаровать меня. Однажды, я сидел в их гостиной, и ждал, пока Пэт соберется на очередное наше свидание, когда ее мать вошла в дом с четырьмя огромными и тяжелыми сумками. И вместо того, чтобы броситься ей на помощь я только лишь смотрел на нее.
- Форд, - сказала она (старший брат моего отца, думал, что дарит мне благословение, когда дал мне имя в честь его любимой марки машины) – а я и не видела, что ты там сидел. Но я рада, что ты здесь, потому что ты именно тот, кого я хотела видеть.
То, что она говорила, было привычно для нее. Пэт и ее родители были простыми и добрыми людьми, они умели расположить к себе людей.
- Это ваш цвет, - как-то раз сказала мать Пэт некрасивой женщине. - Вы должны носить именно этот цвет. А кто делает вам такую красивую прическу?
Услышав такое от кого-то еще, можно было подумать, что это остроумная шутка. Но любой комплимент, произнесенный матерью Пэт (никак не могу назвать ее Мартой или госпожой Пендергаст) был приятен для слуха, потому что был произнесен искренне.
Она поставила хозяйственные сумки на журнальный столик, убрала вазу с цветами и начала вытаскивать материал. Я никогда раньше не видел такого и понятия не имел, как они выглядят. Но семья Пэт очень часто знакомила меня с неизведанным.
Мать Пэт разложила отрезы ткани на стеклянном журнальном столике (для моих кузенов было бы вопросом гордости, чтобы разбить такой столик и сделали бы они это с широкой улыбкой), посмотрела на меня и спросила:
- Тебе какой нравится?
Мне было интересно, почему она так заботилась обо мне, тогда как я старался показать им, что я вырос в такой же благополучной семье. Я смотрел на материал, разложенный на столе, и видел, что куски ткани отличались друг от друга. На одних были большие цветы, на других мелкие цветочки, на третьих синий орнамент.
Она ожидала, что я это как-то прокомментирую. Если бы я сделал неправильный выбор, то она мне указала бы на дверь и запретила встречаться с Пэт. Этого я боялся больше всего на свете. Я был очарован их отношением ко мне. Но в то же время, меня это пугало. Что бы они сделали, если бы узнали, что я похож на их дочь, так же как скорпион на божью коровку?
Пэт спасла меня. Она вошла в комнату, поправляя свой хвостик на голове, посмотрев на меня, сразу поняла в какую ситуацию я попал, и бросилась меня спасать:
- Мама, - сказала Пэт, – Форд ничего не смыслит в тканях обивки, зато он может процитировать Чосера[2] в оригинале, так что он совсем ничего не должен знать о тканях и вуалях.
- "Whan that Aprill with his shoures soote," – улыбаясь, процитировал я.
Две недели назад, в постели, я шепнул пару фраз из Чосера и это ее сильно возбудило. Как и ее отец, она имела математический склад ума и поэтические строки могли сильно взволновать ее.
Я оглянулся на лежащие на столе ткани. Чем же отличается ситец от вуали? И подумал, что я обязательно чуть позже спрошу у Пэт, почему это знание средневековой поэзии исключает знания тканей обивки.
- Что вы собираетесь обивать? – спросил я мать Пэт, делая вид, что знаю, о чем говорю.
- Всю комнату, - в раздражении сообщила Пэт. - Мама меняет обивку комнаты каждые четыре года. Новые чехлы для кресел, новые занавески, все… и она сама все это шьет.
- Ах, - сказал я, озираясь вокруг комнаты. Каждый предмет мебели и стен были обиты тканями в розовых и зеленых тонах.
- Я думаю, что на этот раз ткани будут в средиземноморских тонах, - сказала мать Пэт. – Стихия земли и моря. Я думаю объединить эти две стихии. Что вы думаете об этой идее?
По большому счету мне нравилось и прежнее состояние комнаты. Там где я жил, мебель меняли только тогда, когда в ней появлялись дыры, и куплена она была по самым низким ценам, без учета цветовых предпочтений. В комнате одной из моих теть был целый набор мебели, абсолютно не сочетающейся между собой.
- Средиземноморские тона это хорошо, - сказал я гордо, как будто только что провозгласил Декларацию Независимости.
- Так, а он действительно понимает в обивке, - произнесла мать Пэт.
Спустя три недели родители Пэт уехали к больному родственнику и мы с Пэт провели две чудесных ночи вдвоем в их уютном домике. Мы делали вид, что мы семейная пара и этот дом был нашим маленьким, но прекрасным миром. Мы садились за большой обеденный стол - как взрослые. Я многое рассказал Пэт из своего детства, но далеко не все. Такие вещи, как незнание как пользоваться салфеткой за столом, использование свечей, когда счета на электричество не были оплачены – это я решил оставить в истории. Да, это было нечестно с моей стороны, но я и так ей рассказал про своего отца, который сидел в тюрьме, и про мать, которая использовала меня, чтобы наказать братьев моего отца.
Следующей ночью, которую мы провели вместе в доме ее родителей, я зажег огонь в камине. Пэт села на полу между моих ног, а я расчесывал ее волосы.
Немного позже мы занялись любовью на ковре перед камином. Ее взгляд говорил мне: она хочет, чтобы это длилось вечно.
- Ты такой живой, - сказала мне Пэт. - Такой примитивный. Такой настоящий.
Мне не понравилось слово "примитивный", но если это ее заводило...
- Вы дополняете друг друга, – улыбаясь, сказала мать Пэт, интуитивно зная, что мы оба чувствовали.
И как всегда, она была бескорыстна и в первую очередь думала о других. Когда спустя несколько лет пьяный подросток задавил ее, он сказал:
- Что все так переживаете? Она была уже старой.
Пэт и я были женаты двадцать один год, прежде чем она ушла от меня. Двадцать один год… кажется это очень много, но на самом деле они пролетели как один миг. После окончания колледжа Пэт предложили хорошо оплачиваемую работу в школе. Но она находилась в «старом квартале», где было очень опасно. Человек, который брал ее на работу предупредил: «Это – жестокая школа, в прошлом году один из наших преподавателей получила серьезные ножевые ранения. Она выздоровела, но у нее колостомия[3]. Он ждал, что она откажется, ждал что Пэт бросит трубку.
Но он не знал мою жену, не знал, что мог сделать ее безграничный оптимизм. Я хотел попробовать свои силы в писательстве, а она хотела дать мне шанс написать роман, а для этого нужны были деньги. Так что она устроилась на работу.
Я никак не мог понять ее самоотверженную любовь ко мне. Иногда, я думал, что она любит меня из-за моего детства. Мне казалось, что если бы я был тем же самым человеком, но вырос в обычной семье, она бы не интересовалась мной. Когда я высказал вслух свои предположения, она рассмеялась:
- Может быть. Если бы это было так, то я вышла бы замуж за Джимми Уилкинса, и слушала бы его бесконечное нытье, что я только половина женщины, так как не могу иметь детей.
В отличие от семьи Пэт, жившей, как мне казалось, счастливо, в моем прошлом было несколько трагедий. В семье моего отца (моя мать была сиротой и я был этому рад, так как у отца было одиннадцать братьев) произошло несчастье. Один из сыновей моего дяди Клайда утонул, когда ему было двенадцать лет. После этого случая дядя Клайд стал регулярно выпивать и бросил работу спасателя. Другие их шестеро детей еле закончили школу, одни сейчас находятся в тюрьме, другие на иждивении родственников, третьи скитаются по миру. Каждый в нашей семье считал, что такая жизнь и должна быть после смерти Ронни. Все жалели дядю Клайда и при каждой возможности напоминали всем об этом.
Когда мой кузен Ронни утонул, мне было 7 лет. И я не очень огорчился после его смерти, так как для меня Ронни был очень неприятным человеком. Он утонул, терроризируя четырехлетнюю девочку. Он забрал у нее куклу, спустился к водоему и стал отрывать у куклы руки и ноги, бросая части тела в темную воду, в то время как маленькая девочка стояла поодаль, крича и прося не делать этого. Но поскольку кузен Ронни случайно свалился в воду, где его за большой палец ноги укусила потревоженная черепаха и его стала затягивать вода. К тому времени как прохожие поняли, что он не симулирует, было уже поздно. Ронни был уже фактически мертв.
Узнав, что Ронни мертв, я почувствовал облегчение: он больше никогда не станет измываться надо мной и другими малышами. Я был уверен, что дядя Клайд будет радоваться так же, как и я, потому что он всегда кричал, что Ронни самый худший ребенок в мире и что он, дядя Клайд, наверное, был не в себе, раз сделал такого злого сына.
Но после смерти Ронни дядя Клайд впал в депрессию, которая длилась всю оставшуюся жизнь. И он был не единственным в нашей семье, находящимся в пожизненном трауре. Три тети, два дяди и четыре кузена были в печали до конца своих дней. Ошибка непослушного ребенка нарушила весь уклад жизни семьи.
Эта трагедия разрушила и мою жизнь.
Когда я встретил большую семью Пэт, я не поверил их счастью. Очень много несчастий выпало на долю моих родственников. Семья Пэт же не знала горя в течение нескольких поколений. Может быть от того, что они все дружили с богом? Но мой дядя Хорес служил в церкви долгие годы, но после того, как его вторая жена убежала с дьяконом, он никогда не входил в церковь снова.
Как то раз, лежа в кровати вместе с Пэт, я намекнул ей, что ее счастливое детство не позволяет ей видеть реалии жизни.
- Это ты о чем?– спросила она.
И тогда я рассказал ей о дяде Клайде и Ронни. Я ничего не сказал о кукле, черепахе и выпивке. Вместо этого я поведал ей историю о любящем отце, который не смог смириться с гибелью сына.
- А как же его другие дети? Разве он не любил их так же сильно?
- Его любовь к Ронни затмила любовь к другим детям, - с трудом проговорил я. Мне вдруг вспомнились вечные ссоры между дядей Клайдом и его хулиганом сыном. Не о какой любви и речи не могло быть.
Я ласково посмотрел на Пэт:
- Я старше тебя (на три месяца) и я видел больше в этом мире, чем ты… - к тому времени когда Пэт исполнилось восемнадцать она уже побывала в 42 городах вместе со своей семьей, выезжая путешествовать на каникулах, в то время как я был только в двух городах, – и поэтому ни ты, ни твоя семья не может понять истинных чувств моего дяди, потому что никогда не испытывали таких потрясений.
И тогда она призналась мне, что не может иметь детей. Когда ей было восемь лет, она решила покататься на велосипеде около строительной площадки. И там, зацепившись за металлический прут, упала прямо на торчащий ржавый кол, который прошел сквозь брюшную полость и задел ее крошечную незрелую матку.
Потом она поведала мне, как ее мать потеряла первого мужа и маленького сына, которые погибли в автокатастрофе.
- Мама и ее муж сидели вместе и она только что вручила сына мужу, как на огромной скорости в них врезался грузовик. Моя мать осталась жива, но ее муж и ребенок скончались на месте. Ее муж был обезглавлен. Его голова упала ей на колени.
Мы лежали на кровати, оба голые и смотрели друг на друга. Я был молод, влюблен, но я не видел ее красивых грудей и мягкую линию бедер. Ее слова так потрясли меня, что я почувствовал себя средневековым человеком, которому только что сказали, что земля не была плоской.
Я не мог поверить, что женщина, про которую только что услышал и мать Пэт – одна и та же женщина. Если бы такое произошло с одной из моих кузин, то их жизнь бы остановилась тут же. На каждом семейном сборище говорили бы слова утешения и мусолили бы эту тему.
Я знал семью Пэт вот уже несколько месяцев. Я познакомился с тремя бабушками и дедушками, четырьмя тетями и нечисленным количеством кузин и кузенов. Но никто из них не разу не упомянул о трагедии Пэт или ее матери.
- У мамы было пять выкидышей прежде чем родилась я. И сразу после моего рождения ей удалили матку, – сказала Пэт
- Но почему? – спросил я тут же, еще не придя в себя окончательно.
- Я не правильно лежала и шла задом. Маме пришлось делать кесарево сечение. Но руки врача не были уверенными. Матка случайно сократилась и врачи не смогли остановить кровотечение. – Пэт встала с кровати, взяла мою футболку с пола и натянула на себя.
У меня все это не укладывалось в голове. В моей семье девочки рано и слишком часто становились беременными. Ирония заключалась в том, что такие как мои родственники плодились без ограничений, а родители Пэт имели лишь одного ребенка и никакой надежды на внуков.
Наблюдая за Пэт, я видел, что она еще не все мне рассказала о своем рождении.
- Доктор, который оперировал ее, был пьян.
Такие люди, как родственники Пэт, не должны встречать в своей жизни пьяных докторов, которые «случайно» вырезают матку женщине.
Пэт лишь только кивала на мое негодование.
- А как твой отец? У него была какая-нибудь трагедия в жизни? – тихо спросил я.
- Дистрофия сетчатки. Он будет слепым уже через несколько лет.
Тут я увидел слезы на ее глазах. Но чтобы скрыть их она ушла в ванную.
Это был поворотный момент в моей жизни. После этого разговора я изменил свое отношение к жизни. Я перестал быть самонадеянным. Я перестал думать, что моя семья прошла все круги ада. И самое главное, я понял, что если бы действительно со мной произошло что нибудь ужасное, то я бы просто не выжил. «Жизнь продолжается несмотря ни на что!», сказал я себе.
И я думал, что убедил себя в этом. Но после того как, пьяный подросток задавил мать Пэт, мои убеждения пошатнулись. Я был уверен, что если я узнаю подробности этой ужасной трагедии мне станет лучше. Я пошел в полицейский участок и попросил одного из полицейских рассказать подробности происшествия. Скорее всего, он не подозревал, что я как-то связан с семьей погибшей, и он передал мне слова этого подростка «Она же старая», сказал он, как если бы это был не человек, а какая то ничего не значащая букашка.
На похоронах люди искренне плакали, говорили слова утешения. Пэт склонилась ко мне на плечо, а отец старчески склонился над могилой.
Спустя три недели после похорон казалось, что все пришло в норму. Пэт вернулась в школу в старом квартале, я каждый вечер преподавал английский язык для эмигрантов, готовящимся получить гражданство, а также вернулся к своему роману, надеясь получить имя и первые строчки Бестселлеров в «Нью-Йорк Таймс». Отец Пэт нанял домохозяйку, а сам каждый вечер чинил приборы соседей.
Я думал, что так и должно быть. Но я также думал, что я единственный, кто чувствовал ярость и гнев из-за потери близкого человека. Мне казалось, только я видел вещи, которые никто больше не замечал. Как-то я заметил на подлокотнике дивана небольшую дырку. Она была маленькой, но когда я глядел на нее, я думал, что матери Пэт она совсем не понравилась бы.
На Рождество все веселились и радовались своим подаркам. Уже год прошел после бессмысленной смерти мамы Пэт, а гнев во мне все не проходил. Я не сказал (признался) Пэт, но я не написал в том году ни слова. Не то, чтобы мои прежние работы стоили какого-то внимания, но по крайней мере я прилагал к ним какие-то усилия. У меня было три агента, но не один из них не мог заставить издательство купить мои романы. «Написано хорошо», - слышал я много раз: «Но нам не подходит».
Хорошо написано или нет, но мои романы были недостаточно хороши для нью-йоркских редакторов, чтобы быть изданными – но этого было недостаточно для моей жены.
- Не плохо, - говорила она, – фактически здорово написано..
А после этого спрашивала, что я хочу на обед. Она не говорила ни слова критики, но я видел, что ей не нравится.
В Рождество, второе после смерти матери Пэт, я сидел на диване возле камина и пальцем ковырял в той маленькой дырочке на подлокотнике. С левой стороны от меня я слышал болтовню и веселый смех женщин, готовящих на кухне. Позади меня на всю мощь был включен телевизор и мужчины яростно болели за спортивный клуб. Дети были на заднем дворе дома.
Я очень боялся, что становлюсь похожим на своего отца. Что-то было не так со мной. Я не мог никак совладать с собой после смерти тещи. То ли я не мог смириться со смертью, то ли с несправедливостью. Подросток, который задавил ее, был сыном богатого и влиятельного человека. Стараниями адвокатов он был выпущен под залог.
Я встал, присел на корточки, чтобы лучше помешать уголь в камине, как в комнату вошел отец Пэт. Он не увидел меня, потому что его зрение ухудшалось с каждым днем. Сейчас он мог видеть только прямо перед собой.
В руках у него была небольшая розовая корзина с крышкой. Он сел на то место, где минуту назад сидел я и открыл корзину. Это была корзина для вышивания, задняя часть крышки была дополнена игольницей, на которой держались несколько игл. Я наблюдал за его руками, которые вытащили одну иголку, затем взяли нитку и сделали узел на ее конце. Его руки чуть подрагивали. Он убрал с колен корзину и поставил возле себя, и затем стал нащупывать ту самую маленькую дырочку на подлокотнике. Но у него это не получалось. На глазах у него появились слезы, застилающие и без того слабое зрение, да и руки дрожали так, что ничего не чувствовали. Стоя на коленях, я подполз к нему, положил его руки в свои. Он не выразил никакого удивления, когда я дотронулся до него и никак не объяснил, что он делает.
Вместе, медленно, дрожащими руками и с мокрыми глазами, мы зашили эту дырку в диване. Двухминутная работа заняла у нас пятнадцать минут. И на протяжение всего времени мы не произнесли ни одного слова. Мы оба слышали голоса других людей в доме, но нам казалось, что они далеко.
Когда наконец, дырка была зашита, я взялся за нитку, а отец Пэт начал откусывать нить зубами. И в одно мгновение его губы коснулись моих пальцев. Может быть это случайное прикосновение, или же та работа которую мы сделали вместе, или может это была только моя отчаянная потребность в человеке, который ненавидел огромный грузовик больше, чем любил любого человека и который может понять меня и разделить со мной мои чувства, но стоя на коленях я положил голову на колени отца Пэт и начал неистово кричать. Он гладил мои волосы и я вдруг почувствовал как капают его слезы мне на лицо.
Я не знаю сколько времени мы так просидели. Любой из семейства Пендергастов мог видеть нас, но никто не разу не упомянул об этом. И даже Пэт молчала – они были очень вежливой и дружной семьей.
Через некоторое время мои слезы стали потихоньку утихать и как пишут в женских журналах – мне стало немного легче. Во мне как будто лопнули какие-то тиски, сжимающие мою грудь и вот меня прорвало. Возможно, именно это мне поможет. Так думал я…
- Я хотел бы убить того подростка, – сказал тогда отец Пэт.
И эта фраза заставила меня улыбнуться. Все это время я видел вежливое, ненасильственное горе. Дважды я был близок к просьбе к своему дяде, который бы мог помочь отомстить за смерть матери Пэт. Но я знал, что это убийство не вернет мать Пэт.
- Я тоже, – тихо произнес я, вставая с колен и тыльной стороной рукава новой рубашки вытирая слезы.
Он и я оказались одни в комнате. В камине начал затухать огонь и я двинулся к нему. И на каком то подсознательном уровне положил ладонь на его плечо склонился к нему и поцеловал его в лоб. На мгновение его руки крепко задержали мои запястья и я подумал, что слезы вновь начнут капать по его щеке. Но он сдержался. Вместо этого он улыбнулся.
- Я рад, что моя дочь вышла за тебя замуж, – сказал он, и эти слова стали самыми ценными для меня.
Они нарушили что-то во мне. В горле появилось какое-то жжение и ком в горле помешал мне ответить.
Час спустя я был таким оживленным, во мне было столько энергии. Я смеялся и подшучивал, я рассказывал какие-то смешные истории, которые имели невероятный успех. Никто и даже Пэт не видела меня в таком состоянии. Я рассказывал, как я учился петь на ужине. Но я не рассказал всего. Полная версия состояла в том, что моя мать сказала, что у моего отца одиннадцать братьев и пока он в тюрьме, то они могут воспитывать меня по очереди. Каждые три месяца я перемещался из одного трейлера моего дяди к другому. «Здесь твое наказание» - кричали мои кузены, когда мать переводила от одного трейлера к другому. Она вручала мне мой чемодан и легким пожатием моего плеча (единственный признак привязанности, которую когда-либо показывала мне) подталкивала меня к двери. Я не видел ее все эти три месяца и по истечении их она снова приходила и отдавала меня в другие руки. За эти годы я не научился отстаивать свои права в драках с кузенами, я не обладал их способностью управлять большими машинами, которые были окрашены в желтый и зеленый цвет. Но у меня был талант, которого у них не было: я умел рассказывать истории. Бог знает, откуда во мне был этот талант, но старая двоюродная бабушка как - то сказала мне, что мой дед был лучшим лгуном, которого она когда-либо встречала, возможно, этот дар от него. Фактически, я очень отличался от всех членов семьи, один из моих дядей даже сказал, что не будь я внешне похож на Ньюкомба, он поклялся бы, что я никакого отношения к их семье не имею. По необходимости я начал развлекать людей. Когда становилось очень скучно, кто-то тыкал в меня пальцем и говорил:
- Расскажи для нас какую-нибудь историю, Форд.
Так я учился рассказывать выдуманные истории, которые могли вызвать неудержный смех слушателей или испугать их, или привести в неистовый восторг.
На следующий день, мы отправились домой. Сидя в машине, Пэт спросила:
- Что же все-таки произошло вчера вечером?
Я не мог ответить на этот вопрос. Всю дорогу назад я молчал. Я вспоминал фразу отца Пэт о том, что он хочет убить того подростка. Я удивлялся тому, как мог человек, который слабо видел и которому едва удалось вдеть нитку в иголку, убить кого-то? Но я был уверен в том, что если бы он убил его, то об этом никто бы не догадался.
Но этот подросток не заслуживал такой легкой смерти. Он должен был бы пострадать, так же как родные и близкие матери Пэт. Он имел все, что хотел, и это испортило его. Но что привело этого ребенка к убийству: отцовская любовь или выпивка?
Я размышлял о том, что душа матери Пэт где-то рядом, что она оберегает мужа и дочь. Я думал о том, как там, на небе, встретила ли она там своего первого мужа и сына. А может она наблюдает за тем пьяным доктором, который «случайно» удалил ей матку? Интересно, она узнала что-нибудь о нем?
Когда мы подъехали к дому, я увидел странный взгляд Пэт. После ужина я почистил зубы и подошел к пишущей машинке и выложил свои мысли на бумагу.
Не то, чтобы эти мысли были шедевром, но тем не менее, они могли мне пригодиться в будущих моих романах, которые стали бы бестселлерами и возглавили бы первые строчки в топ-парадах.
Когда я наконец подошел к моей машинке, которая находилась немного поодаль от гостиной комнаты, я был поражен, увидев записку: «Три бутерброда в холодильнике, не пей пиво, это сделает тебя сонным, и если я увижу тебя в четыре часа ночи за машинкой, то вызову скорую». Если бы я не выкричался сутки назад, я бы сейчас кричал от радости, что у меня такая жена, которая все понимает. Она уже вставила в машинку чистый лист бумаги и мне не оставалось ничего другого, как нажать на клавиши и начать писать.
«Она была старухой»: первые слова, которые я напечатал, а дальше из меня слова полились рекой. Я представил призрак убитой женщины и начал описывать ее на бумаге. Тогда мне вспомнилась фраза одного известного писателя: «Вы не можете выбрать, что вам писать. Никто не сидит на розовом облаке и не говорит «Я собираюсь дать тебе писательский талант. Какой талант ты хочешь: быть как Джейн Остин стать известным навсегда или при жизни получить всю известность и большие деньги?» Никто не дает вам такого выбора. Вы только пишете, как можете. И каждые четыре часа в сутки благодарите бога за то, что она дал вам такой дар». Я должен был помнить эти слова в дальнейшем, напечатав, я повесил их на стене прямо над машинкой. Через какое-то время, я увидел ниже этих слов приписку Пэт: «Аминь!».
После этого я перестал преподавать в вечерней школе для эмигрантов. Поначалу Пэт заменяла меня, предупредив всех, что я болен. Но после того, как третий студент предложил ей фиктивный брак, с тем чтобы остаться в США, она ушла из школы и предупредила всех остальных, что я тоже покидаю их.
Книга увлекла меня так, что я не заметил как прошло шесть месяцев. Я видел Пэт, но совсем не замечал ее. Мы не вели каких-то задушевных бесед, я не вникал в какие-то бытовые проблемы, например, как ей удалось оплатить счета без денег, которых у нас не было, хотя и подозреваю что ей помог отец. Я и правда все это время жил только ради этой книги.
Когда наконец, я ее написал, я повернулся к Пэт, которая лежала на кушетке с книгой в руках и произнес:
- Я закончил книгу, – Все это время, что я писал, Пэт никогда не просила почитать мое творение и я никогда не предлагал ей этого, но сейчас я робко спросил: - Не хочешь почитать?
Она тут же ответила:
- Нет.
Ее ответ привел меня в ступор. Я недоумевал, что же я натворил? Она ненавидит меня? За то мгновение пока она не заговорила снова, я вообразил бог знает что, я напридумывал по крайней мере дюжину причин, почему она не желает прочитать мою книгу.
- Рано утром мы едем к папе. И ты прочитаешь вслух свою книгу нам обоим, – сказала она.
Я смотрел на нее в течение нескольких минут. Одно дело, когда обнажаешь свою душу перед Пэт, но другое перед ее отцом… Я попытался найти какой-нибудь предлог, чтобы не допустить этого.
- А как же твоя работа? Ты не можешь пропустить уроки в школе. Дети очень нуждаются в тебе.
- Ты забыл, что сейчас лето. Все на каникулах, - не без иронии в голосе сказала она.
Это был шестичасовой путь на голгофу. Подъезжая к дому отца, я был настолько возбужден, что уже во второй раз проехал поворот и Пэт пересела за руль. К тому моменту как мы подъехали, во мне не осталось сил, лицо было бледным, а руки и ноги меня не слушались.
Отец Пэт ждал нас за столом, где были бутерброды с индейкой. Он предложил позавтракать вместе. Но я знал, что если я проглочу хоть один кусочек, то не выдержу. Пэт поняла меня. Она помогла отцу пересесть на диван, меня посадила на стул, вложила в мои руки рукопись, а сама села около отца.
- Читай, – сказала она и приготовилась слушать.
Эта рукопись нуждалась в большом количестве исправлений. В ней было огромное количество причастных и деепричастных оборотов, она содержала тысячи неоднозначных моментов. Я писал настолько быстро, что забывал вставлять фразы типа: «он сказал» или «она сказала» и потому иногда было непонятно, кто из них говорил. Даты были все перепутаны, на одной странице герой был по имени Джон, а уже на двадцатой Джордж и я уже не говорю о неправильных написаниях слов и опечатках.
Но в этой рукописи было кое-что, чего не было в предыдущих моих работах. Когда я дошел до шестой главы, я увидел слезы на глазах отца Пэт. Роман имел сердце, мое сердце. В него я вложил все, что было у меня в душе на тот момент. Тиски, что сжимали меня, наконец, прорвались. И я выложил все на лист бумаги.
Вечерело. Пэт вложила в мои руки чай со льдом, а я продолжал читать. А когда мой голос не выдержал, стал хрипеть, Пэт взяла страницы и начала читать вслух. Когда солнце зашло за горизонт, мы перешли на кухню, Пэт готовила яичницу-болтунью и жарила гренки, а я продолжал читать.
Домохозяйка приехала в девять утра, но отец Пэт отправил ее обратно домой. Мы продолжили чтение. В четыре часа дня Пэт прочитала последнюю фразу в романе и откинулась назад на спинку стула и стала ждать наших приговоров, как если бы это она была автором этого произведения, а мы литературными критиками.
- Шедевр, – тихо сказал отец Пэт. - за Марту отомстили.
Его мнение было очень важным для меня, но я очень хотел услышать мнение Пэт. Но она молчала. Вместо этого она аккуратно уложила листы рукописи на пол, встала и вышла, захватив с собой сумочку, где лежали ключи от машины. А через мгновение я услышал рев отъезжающей машины. Она уехала.
Ее поведение было настолько внезапным, что я не сразу успел на него обидеться. Книга была о ее матери и поэтому она очень расстроена. Или может…
- Женщины! – подвел итог отец Пэт.
- Да, женщины! – согласился я.
- Не хочешь выпить? – спросил меня тесть и это вопрос был самым приятным в моей жизни.
Через полтора часа приехала Пэт и увидела нас немного навеселе. За бутылкой бурбона ее отец поведал мне, что моя книга - это лучшее, что он читал когда-нибудь, лучше только Библия.
- Вы так думаете? – с нетерпением спросил я. - Вы действительно так считаете?
Пэт быстро прошла на кухню с двумя большими сумками с надписью «Office Max». Бросив быстрый взгляд на нас, она сказала, что мы отвратительны.
- Но тебе не понравилась моя книга! – пьяным голосом начал я.
- Ерунда! – сказала Пэт, убирая бутылку и очки со стола и вместо них положив перед нами коробку с пиццей.
Она открыла коробку и в ней оказалась гигантская пицца, покрытая горячей колбасой и перцами – моя любимая пицца.
Позже, после того как мы доели пиццу и отец Пэт удалился в спальню, Пэт взяла оставшиеся сумки и вышла из комнаты. Утром я увидел ее в столовой за столом, покрытым ручками, бумагами и моей рукописью.
Моя голова гудела, в животе бурчало и я начинал сильно волноваться, потому что еще не услышал ни одного слова о моей книге. Сделав безразличный вид, я спросил:
- Что ты делаешь?
Внутри меня все клокотало, мне хотелось топать ногами и кричать: Скажи мне! Скажи мне! Скажи мне.
- Я редактирую, - тихо сказала она. - Форд, это лучшая книга, которую я когда-либо читала, но даже я могу увидеть ошибки в ней. Я займусь редактурой, исправлю все недочеты и тогда мы пошлем ее в издательство.
- Моему агенту? – пробормотал я, в то время как во мне заиграла музыка и пели птички. Она сказала - лучшая книга, лучшая в мире.
- Тому напыщенному маленькому уроду? - до этого я и понятия не имел, что он ей так не нравится, - Нет. Я сама стану твоим агентом.
- Ты? – в недоумении спросил я.
Я и не думал, что преподаватель химии в средней школе может стать литературным агентом.
Она сузила глаза и в упор посмотрела на меня:
- Если ты можешь стать автором, то я могу быть агентом.
- Конечно, милая, – произнес я и взял ее руку. - Мне очень хочется видеть каждое утро своего агента.
Убрав руку, она оглянулась на рукопись и сказала:
- Издевайся надо мной, делай что хочешь, но когда ты писал, я долго думала и я уверена, что у меня получится. Все что мне надо, это дать шанс.
Когда она вновь посмотрела на меня, я увидел ее глаза, они были ожесточенными и горели огнем:
- У меня нет никакого таланта, – произнесла она твердым голосом. – И я никогда не смогу иметь детей. У меня есть только ты и я благодарна богу, что он свел меня с тобой, – Она положила руку на коробку с моей рукописью, - это шедевр. И я знаю, что прямо сейчас, в эту минуту это мой единственный шанс в жизни. Я могу стать обычной женой и посещать все светские мероприятия в качестве нее. Или могу стать твоим партнером. Возможно, я не могу писать, но я владею цифрами и разбираюсь в том, как заработать и умею организовывать какие-нибудь мероприятия. Ты будешь только писать, а всем остальным займусь я. Я буду заботиться о твоем благосостоянии, о контрактах и поощрениях и выгодных сделках.
Она замолчала и посмотрела на меня.
- Мы договорились? – спросила она мягко, но в голосе звучала сталь.
Она хотела заняться этим так же, как я хотел писать.
- Да. – Сказал я.
Тогда она протянула свою руку для рукопожатия как партнер по бизнесу. Я взял эту руку и поцеловал ее запястье. Мы закончили заниматься любовью на обеденном столе ее матери, а под нашими ногами рассыпалась моя рукопись.
Нам потребовалось шесть недель, чтобы отредактировать и переписать книгу и всякий раз, когда мы видели склеенные страницы мы смотрели друг на друга и тепло улыбались.
Нет никаких слов описать эти двенадцать лет между публикацией моей первой книги и смертью Пэт.
После того как мы отредактировали книгу, напечатали ее профессионально и сделали шесть копий, Пэт назначила встречи с редакторами в Нью-Йорке. Мы приехали в этот город на два дня. Пэт все время ходила на эти встречи одна, сказав, что я превращусь в скулящего ребенка, как только услышу, сколько дают денег на мое столь выстраданное детище. Я конечно же стал возражать, что я никакой не ребенок, но я знал, что она права. Эта книга была о жизни матери Пэт, так как же ее жизнь могла стоить меньше миллиарда?
Последний день я провел в Центральном парке, и так переживал, что в итоге потерял четыре фунта[4].
- Ты как маленький ребенок, без меня не можешь сам о себе позаботиться, – с негодованием сказала Пэт.
Но я знал, что она тоже очень переживает. Мы никогда не говорили об этом, но предположения «что, если» витало в воздухе. Что, если у нее не получится быть агентом? Что, если у нее не получится продать книгу? И самое худшее, что, если не найдется читателя на мою книгу?
После нашей поездки в Нью-Йорк нам ничего не оставалось как ждать. Только время нам могло сказать – это успех или поражение. Ведь необходимо было время на то, чтобы книгу прочитали в издательстве, потом на то, чтобы обсудить ее и еще масса дел, о которых мы даже и не подозревали.
Я пробовал убедить себя, что это бизнес, но другая часть меня говорила, что если они откажутся издавать роман, то они откажутся от жизни самой Пэт.
Пэт делала вид, что ей все равно. Она даже иногда посмеивалась надо мной, когда я мчался к телефону, думая, что это звонят от издательства. Но я ей отомстил. Я договорился с одним парнем, чтобы тот позвонил в определенный час. А сам спрятал все телефоны в доме. Я сел за стол, взял в руки газету, прикрыл ею свое лицо. Когда зазвонил телефон Пэт, пошла брать трубку и стала бегать искать его, как ошпаренная. Не найдя его, она стала разбрасывать вещи вокруг. И когда, наконец, нашла его и, запыхавшись, ответила, звонивший повесил трубку.
Я держал газету перед лицом и пытался скрыть смех. Пэт догадалась о моей проделке и минуту спустя она протягивала мне кофе в чашке. Когда я сделал глоток, то тут же выплюнул все наружу. Вместо кофе там оказалось моющее средство для посуды. В то время как я нависал над раковиной, смывая содержимое, Пэт слегка улыбнулась и сказала, чтобы я больше так не шутил.
Когда телефон зазвонил снова, я находился еще в ванной комнате. Пэт занималась своими делами, и у нее не было намерения подходить к телефону. Я медленно снял трубку, уверенный в том, что это Чарли, интересующийся, все ли он сделал правильно.
Но в трубке я услышал совсем незнакомый голос, который являлся представителем издательства «Simon & Schuster».
Я не мог говорить. Трубку телефона я отодвинул от уха и смотрел на Пэт. Шестым чувством, она повернулась, увидела мое бледное лицо и помчалась ко мне, чтобы забрать телефон у меня. Я взял чашку с кофе, сел за стол, и начал слушать слова Пэт:
- Да. Да. Я понимаю.
Она повесила трубку и молча смотрела на меня. Первым делом она подошла ко мне, забрала у меня чашку с мыльным кофе (я выпил почти половину и не заметил этого), вручила мне бумажное полотенце с тем, чтобы я вытер рот, и сказала:
- Они собираются продавать книгу с аукциона.
Я понятия не имел, что это означало, но я подозревал, что это очень плохо. Аукционы были для используемой мебели, и если кто-то умер, их мебель продавалась именно там.
Наблюдая за мимикой моего лица, Пэт присела рядом со мной, взяла мою руку и произнесла:
- Три издательства хотят купит эту книгу. Они предложат свою цену за нее. То издательство, которое предложит самую высокую цену и получит твою книгу. Аукцион начнется сегодня.
Немного позже мы с Пэт поняли, что сделали неправильно. Мы должны были представить книгу одному издательству. Но Пэт отдала книгу трем издательствам одновременно. И так как, всем трем издательствам книга очень понравилась, то они решили сделать работу агента и организовать аукцион самостоятельно. Но в тот момент мы не знали, что сделали что-то не так. Мы не о чем другом не думали, нам оставалось только ждать.
Мы позвонили отцу Пэт с этими новостями. Это был самый волнующий и в тоже время самый длинный день в моей жизни. Пэт и я совсем не ели, думаю, отец Пэт тоже не взял в рот ни крошки. Мы не отходили от телефона, боясь пропустить звонок.
В семнадцать часов все закончилось. Нам позвонили и сказали, что мы стали обладателями кругленькой суммы в один миллион долларов от издательства Simon & Schuster.
Как вы понимаете, что это намного больше, на что мы рассчитывали. Было тут же выпито шампанское, но мы понимали, что это событие полностью изменит нашу жизнь. И мы пока не знали что с этим делать.
Мы сидели за столом и ужинали молча, не зная, что сказать друг другу. Пэт сначала смотрела на свои руки, а потом начала исследовать свои ногти, а я взял ручку и начал что-то чертить на газете, лежавшей рядом.
После нескольких минут тишины, наши взгляды встретились:
- Ты хочешь увидеть папу? – спросила она.
- Конечно, поехали.
- Тогда жди меня в машине, - быстро проговорила Пэт, она быстро позвонила отцу и предупредила, что скоро приедем и отпразднуем это событие.
Я разделял ее желание поделиться этой радостью с отцом, потому что нас было трое и он тоже должен был разделить эту радость с нами.
Когда мы наконец до него доехали, то на улице была почти полночь. И мы должны были оставить машину далеко от дома, так как вся улица была забита машинами, оставленными на ночь.
- Какой идиот делает вечеринку во вторник ночью, – с раздражением выходя из машины сказала Пэт.
Но прежде чем дошли до дома, мы поняли, что вечеринка была в доме ее отца и была она в нашу честь. Ни я, ни Пэт никак не могли понять, как это ему удалось, но только Эдвин Пендергаст спустя шесть часов смог организовать вечеринку, вошедшую в историю. Все двери его дома были открыты, столики стояли во дворе и официанты сновали между этими столиками.
Какая же вечеринка получилась! В самом центре лужайки стоял оркестр, играющий живую музыку.
Перед оркестром танцевали около полдюжины профессиональных балерин, одетых в костюмы сороковых годов. Соседи и совсем незнакомые люди, в возрасте от восьми до восьмидесяти лет танцевали рядом с профессионалами. Они приветствовали нас с Пэт, говорили слова поздравления, но не прекращали танцевать.
Подходя к передней двери дома, мы услышали другую музыку, звучащей из задней части двора. Я взял руку Пэт и мы прошли к розарию матери Пэт. Там играл современный рок-н-ролл и огромное количество молодых людей танцевали под него.
Задний двор дома родителей Пэт был огорожен высоким забором. И когда мы услышали смех с другой стороны этого забора, Пэт крикнула мне:
- Поддержи меня.
Я сложил руки в чашевидную форму, она поставила туда свою ногу и оказалась поверх забора и начала наблюдать за происходящим.
- Что там происходит? – стараясь перекричать музыку спросил я.
Я увидел, что ее глаза расширились от удивления, но она ничего не сказала, пока я ее не поставил на место.
. - Головокружительная вечеринка, - крикнула она мне в ухо.
Я посмотрел на нее внимательно, и спросил, что было причиной ее удивления.
- Не спрашивай, – крикнула она мне в ответ.
Но когда я попытался найти что-нибудь, что помогло бы мне подняться поверх забора, она схватила мою руку и потянула в дом своего отца.
Какой же там был беспорядок. В доме все окна и двери были распахнуты настежь и люди сновали туда сюда.
И все это ради нас. Я вспомнил, что когда-то голодал, писал книжки-комиксы, будучи ребенком, одно время, живя у дяди, я даже написал новую книгу Библии. Но я всю жизнь мечтал написать произведение, которое бы издали и наконец это сбылось.
Но во мне все равно был страх: а что если это случайность? А вдруг я больше не смогу так написать? Моя книга была основана на реальных событиях, произошедших с моим любимым человеком. Какую же тему мне затронуть во второй книге?
Вдруг, моя жена ткнула меня в ребро:
- О чем ты переживаешь теперь? - крикнула она, негодуя на меня за то, что я не могу забыть обо всем хотя бы в эту ночь.
- О второй книге, - крикнул я в ответ. - О чем я напишу в ней?
Она поняла мой страх. Эта книга получилась такой, потому что я написал о личном опыте. Я ее выстрадал. О чем еще я мог сказать…
Пэт взяла меня за руку, втолкнула в ванную и закрыла дверь. Здесь было намного тише и я смог без труда услышать ее.
- Форд Ньюкомб, ты идиот, - сказала она, - У тебя есть мать, которая использовала тебя как оружие для наказания, у тебя есть отец, который находится в тюрьме, и наконец, у тебя есть одиннадцать дядей, каждый из которых мерзкий и презренный. У тебя есть такой жизненный опыт, что этого вполне хватит на тысячу книг.
- Да. – Улыбаясь, произнес я.
Может мне написать о дяде Саймоне и его семи дочерях, или может мне написать о кузине Миранде, которая умерла молодой, но по которой никогда и никто не носил траура.
Я был перенесен из моих мыслей в реальный мир. Я почувствовал, как Пэт расстегивает молнию на моих штанах:
- И что это ты вытворяешь? – улыбаясь, спросил я.
- Расслабляюсь с миллионером, – промурлыкала она.
- О.. – вот и все что я мог произнести, прежде чем, закрыл глаза и отдал себя рукам и губам.
Много позже, когда мы вышли из ванной, я был готов веселиться. Я был уверен в своих силах. В моей голове уже было с полдюжины историй из моей жизни, о которых я мог написать.
Мы увидели танцующего рядом с бассейном отца Пэт.
- Ты должен был видеть его и маму вместе, – крикнула Пэт, она выскользнула из моих объятий и пошла на встречу отцу. Он перестал танцевать, обнял ее, что-то шепнул ей в ухо, помахал мне, а затем продолжил танцевать.
Пэт вернулась ко мне и произнесла:
- Мы теряем время.
Было почти два часа утра, когда Пэт вытащила меня из спальни и мы спустились в гостиную. Все пространство дома было заполнено были заполнены официантами, которые заполняли комнаты и близстоящие столы во дворе огромными подносами, полными разных вкусностей. Мы с Пэт набросились на еду, будто не ели несколько дней. Я взял добавку, когда Пэт сказала, что хочет пообщаться с людьми. Я был совсем не против, мне было уютно и спокойно сидеть в углу комнаты с полной тарелкой и наслаждаться всем этим.
Вскоре я увидел, как ее юбка исчезла за углом, я быстро взбежал по лестнице. Я нашел комнату с большим окном откуда мог видеть все происходящее около бассейна. Я увидел дюжину молодых людей на заднем дворе дома, все они были одеты в купальные костюмы и демонстрировали красивые, грациозные прыжки.
- Удивительно, не так ли? – произнес голос позади меня. Я повернулся на голос и увидел входящего с наполненной тарелкой, который смотрел в широкое окно на бассейн отца Пэт. Он закрыл дверь спальни и мы оказались в тишине.
- Чему вы удивляетесь? – спросил я.
- Сегодняшняя молодежь. Посмотри на трамплин. Это маленькая Джанни Хьюс. Ей только четырнадцать.
Мои брови поползли наверх:
- Разве не она каталась на прошлой неделе на трехколесном велосипеде?
Он улыбнулся:
- Она заставляет меня понять, почему старики женятся на молоденьких девочках. И мальчики того же нежного возраста заставляют меня понять, почему девочки увлечены мужчинами гораздо старше себя.
Я понял, что он имел ввиду. Даже при том, что все были в купальных костюмах, только один из мальчиков казался взрослым. Почти все мальчики были тощими, с плохой кожей и выглядели перепуганными до смерти. Только один из них, наверное, капитан какой-нибудь спортивной команды в школе, мог похвастаться красивым телом. Он напомнил мне об одном из моих кузенов, который погиб в автомобильной катастрофе в выпускной вечер. Много позже я подумал, что он как будто знал, что умрет рано, потому что в семнадцать он выглядел не неуклюжим мальчиком, а вполне взрослым мужчиной.
- Он наверное самый взрослый, – сказал я, кивая на нагого Адониса, стоящего на краю бассейна.
Я посмотрел на своего тестя.
- Я думал, что вы не видите.
Он улыбнулся.
- У меня превосходная память.
С того самого дня, когда я рыдал на его коленях, между нами установилась близость. Я никогда прежде не был так близок с человеком. Он заставил меня понять, что такое мужское единение.
- Я оставлю Пэт дом, - тихо сказал он.
Я поперхнулся едой и отвернулся. Пожалуйста, не говорите о смерти в этот день, подумал я. Не сегодня. Может быть, если я буду молчать, он перестанет говорить.
Но это не помогло.
- Я не хочу огорчать вас с Пэт, но я знаю, что моя жизнь закончилась здесь на земле. Ты знал, что я пробовал покончить с жизнью через месяц после того, как она умерла?
- Нет. – Сказал я.
Я склонил голову и закрыл глаза. В своем эгоизме и тщеславии я думал, что был единственным, кто действительно глубоко горевал о матери Пэт.
- Но Марта не позволила бы мне умереть. Я думаю, что она знала, что ты должен написать свою книгу и она хотела этого. Она хотела это для тебя, для Пэт и для себя. Я думаю, что она хотела, чтобы ее жизнь значила кое-что.
Я хотел сказать, что ее жизнь значила многое, но разве я не написал четверть миллиона слов, говорящих только это? Все что я мог сделать, был кивок. Я все еще не мог смотреть в его глаза.
- Я знаю, что не должен говорить тебе это, но я хочу, чтобы ты позаботился о Пэт. Она притворяется, что неспособность иметь детей не важна для нее. Но это не так. Когда ей было восемь лет, после выхода ее из больницы, она отдала все свои куклы, а их у нее было очень много, – и сегодня она боится вспоминать об этом.
Ком встал в горле, ком вины. Я - ее муж - не заметил этого. Я и правда не задумывался о том несчастном случае, который лишил мою Пэт возможности стать матерью. Так как у меня была Пэт, для меня не имело значение, есть ли у нас дети. И я никогда не спрашивал, что она думает об этом.
- Позволь ей помочь тебе в написании книг, - сказал он. – Не разрешай ей замыкаться в себе. Дай ей понять, что без столь блестящего агента, твои книги не пользовались таким успехом.
Я все еще не мог смотреть на него. Пэт и я были женаты уже столько лет. Почему я не заметил ее переживаний? Я был невнимателен? Или она скрывала от меня? У нее были другие тайны?
Отец Пэт замолчал, похлопав по моему плечу, он покинул комнату, закрыв за собой дверь. Минуту спустя какая-то женщина вышла из дома и направилась к бассейну и я узнал в ней мать Джанни Хьюс. Она кричала на свою дочь так громко, что слышно было на втором этаже сквозь гул голосов пятисот гостей.
Послушно Джанни обернула вокруг своего красивого молодого тела полотенце. Но я заметил ее взгляд, брошенный на голого атлета.
Когда волнение улеглось, я присел на подоконник. Моя тарелка все еще была полна, но мне больше не хотелось есть. Потому что человек, которого я любил, только что сказал мне о своей смерти.
Я взял в руки старую куклу Энн, сидевшую в углу подоконника, и посмотрел на ее смеющиеся лицо. Независимо от того, сколько бы денег не заработал, какой бы успех не имел, есть такие вещи, которые бы я действительно хотел – но никогда их не получу. Никогда снова не смогу сидеть за одним столом с Пэт и ее родителями. Покачав головой, я вспомнил, что когда-то думал, что они избранные люди, с которыми никогда не происходят плохие вещи.
Дверь спальни открылась, я оглянулся.
- Вот ты где, - сказала Пэт – Я всюду тебя искала. Это же вечеринка в честь тебя, ты же знаешь.
- Я могу взять маленькую Джанни Хьюс домой в качестве подарка?
- Я скажу ее матери об этом.
Я заслонился куклой, как бы для защиты:
- Нет, нет, все что угодно, только не это.
Она подошла ко мне
- Спускайся вниз. Люди просят твой автограф.
- Да? – радостно и удивленно сказал я. Я уже хотел, было, положить куклу на место, но вдруг импульсивно протянул ее Пэт.
Пэт отскочила назад, не касаясь куклы, и смотрела на нее, как если бы та была заразна.
Какая-то часть меня хотела заставить ее признаться. Но признаться в чем? Что я уже знал?
Она резко повернулась ко мне спиной и быстро пошла к двери.
Я положил куклу на место, догнал жену и обнял ее за плечи.
- Вот в чем мы нуждаемся, так это в шампанском и ты не сказала мне, чтобы ты хотела купить на те деньги, что мы заработали, – я специально сделал небольшой акцент на «мы».
- Дом, - сказала она без колебаний. – Около моря. На скале. Чтобы я могла видеть волны и наблюдать шторм.
Я затаил дыхание. За годы брака я узнал две тайны моей жены всего за одну ночь.
- Шторм в море, – сказал я, открывая дверь, все еще обнимая свою жену.
- И что ты думаешь об этом? – Спросила она.
Я крепче обнял ее и добавил.
– Я хочу написать вторую книгу.
- Не волнуйся, я помогу тебе и папа тоже. Теперь, когда мама ушла, твои книги дадут ему смысл жить дальше.
Я был рад, когда музыка оглушила нас и я не смог ей ответить. Поскольку чувствовал, что огромная шумная вечеринка была не в честь меня, это было прощание моего тестя.
Я оказался прав. Спустя семь недель, отец Пэт умер во сне. Я стоял в похоронном бюро, смотрел на его улыбающееся лицо и думал, что эта смерть была для него избавлением.
Когда погибла мать Пэт, я был полон гнева, а Пэт меня поддерживала и старалась все сгладить. Когда же умер ее отец, горе и гнев переполняли уже ее, да так, что доктор хотел госпитализировать Пэт. Я не на минуту не оставлял ее одну.
Пэт продала дом родителей вместе со всем его содержимым. Если бы это было мое решение, я бы не стал его продавать, так как с ним были связаны самые лучшие моменты в моей жизни. Но Пэт сохранила только фотографии, которые она положила в сейф и никогда на них не смотрела. Единственное что осталось из вещей – это коробка инструментов.
В течение последующих двенадцати лет я написал много романов. Я писал, потом мы вместе редактировали, а затем Пэт их продавала. Мы действовали как единый механизм. Пэт была моим первым читателем. Она всегда говорила мне правду о моих романах и иногда была в своих оценках очень резка. На что я реагировал не менее бурно и иногда между нами были ссоры. «Попробуй сделать концовку по-другому и увидишь что будет лучше», - кричала она. В гневе, чтобы показать, как она была не права, я переделал концовку, как хотела она. И оказалось, что Пэт была права. После этой ссоры я начал прислушиваться к ее мнению, и стал больше доверять ее вкусу.
Мы никак не могли купить дом около моря. С одной стороны Пэт никак не могла решить, около какого моря она хотела бы жить. А с другой стороны, она загорелась идеей, что я как автор, должен жить в разных местах. И мы решили пожить в нескольких местах. Мы переезжали очень часто, с одного места в другое.
В течение этих двенадцати лет, мы посетили и места, где я вырос. За день до приезда к моим дядям, я был весь на нервах. Пэт пыталась меня рассмешить, как-то отвлечь, но у нее ничего не получалось. Я совсем не хотел видеть их снова.
- Боюсь, тебе не избежать встречи с ними. Тебе придется остаться?– спросила Пэт ночью перед поездкой.
- Да! - почувствовав удушье, произнес я.
Но я зря волновался. Все мои родственники считали меня знаменитостью. У каждого в руках была моя книга и они спрашивали мой автограф. И что было действительно странно, так это то, что они полагали, что я не помню ничего из моего детства.
Помню, когда я приехал к ним в последний раз, – это было сразу после окончания колледжа. Тогда я еще не написал свой первый роман. Никто из них не замечал меня, как будто меня не было рядом. Никто не интересовался моей жизнью в колледже.
Но после того как я был издан, они вспомнили обо мне. Мой кузен Нобель говорил со мной, как если бы он только что встретил меня утром и назвал меня детским прозвищем «Бик».
Он представил меня дяде Клайду, как будто я его никогда не знал. Я бросил на Нобеля недоуменный взгляд, но он проигнорировал его. Затем он проговорил небольшую речь, и представил меня дяде:
- Неужели это ты, - сказал старик. - Помнишь ли ты меня?
Улыбнувшись я кивнул, но мне хотелось сказать «Шрам на моей спине, оставшийся после того, как Вы били меня ремнем с большой пряжкой, не дает мне забыть о Вас». Но я промолчал.
Нобель обнял меня за плечи и увел в комнату.
- Ты должен простить дядю Клайда, - сказал он спокойно – Несколько лет назад он потерял одного из своих сыновей и с тех пор не в себе.
Я посмотрел на Нобеля как на сумасшедшего. После смерти кузена Ронни, Нобель, я и еще четыре кузена праздновали его смерть. Помню, Нобель тогда сказал, что подбитые глаза – вот все, что оставил в его памяти кузен Ронни. Мы тогда смастерили черепаху из песка, грязи и палок и все вместе поклонялись ей и благодарили ее за избавление от Ронни.
И вот я смотрел на Нобеля и думал, что он шутит.
- Да, мы еще тогда смастерили черепаху и благодарили ее за это, – напомнил я.
Нобель в недоумении посмотрел на меня, как если бы он не знал, о чем я говорю.
- Черепаху, - сказал я. - Помнишь? Мы благодарили ту черепаху, которая укусила Ронни и..
Рука Нобеля медленно опустилась с моих плеч, он выпрямил спину:
- Я не знаю, о чем ты говоришь.
Как же долго тянулся этот день. К концу дня, после того как я в сотый раз услышал фразу «Ты наверно не помнишь, но..» я не выдержал.
- Какого черта, я забыл бы это? – огрызнулся я дяде Реджи. – Это случилось со мной. Я жил здесь, помнишь? Я был вашим Наказанием. Я, Форд или Крайслер или Джон Дир. Я!
Пэт взяла мою руку и вывела меня из круга родственников. Некоторое время мы стояли в стороне и я немного успокоился. Я был благодарен ей, за то, что она не пыталась меня успокоить словами, что они, мол, всего лишь сельские жители, что они ничего не понимают. На самом деле я чувствовал, что это была еще одна попытка исключить меня из их семьи, заставить меня почувствовать чужим среди них. Я очень отличался от них в детстве и теперь это еще больше было видно.
Меня раздражало то, что они уже определили мне роль ханжи. «Он жил здесь, но не помнит нас», сказали бы они людям или «Он стал большой звездой, а про нас совсем забыл». А я хотел, чтобы они сказали совсем другие слова, такие как «Даже после того как он достиг таких вершин, он помнит о таких маленьких людях, как мы». Но они хотели доказать, что став «знаменитостью», я стал снобом.
Пэт стояла около меня, в то время как я пытался держать себя в руках. Спустя несколько минут она сказала:
- Плохо, что всю жизнь ты был таким положительным, что не научился отвечать им тем же.
- Я не был, – начал я, - и я ничего не сделал. – Мне потребовалась целая минута, чтобы понять, что хотела сказать Пэт.
Я поцеловал ее в лоб и мы вернулись туда, где каждый ждал моих оправданий по поводу моего плохого настроения.
После слов Пэт я был в таком хорошем настроении, что даже ввязался в три драки. Я знал все больные темы своих родственников и на этом сыграл. Я спросил у Нобеля, что же все-таки случилось с тем понтиаком, который был у него, и десять минут спустя он и другой кузен (который украл его, но яростно отрицал это) уже дрались во всю.
Тогда я обратился к дяде Клайду, чтобы он рассказал нам немного о его любимом сыне, который утонул, поведал бы нам истории об этом замечательном мальчике, что он сделал полезного и как он, кстати, оказался в том водоеме в тот день?
Пэт сузила глаза, и пристально посмотрела на меня, как бы говоря, что я слишком далеко зашел. Но меня уже было не остановить, я вошел в раж.
Когда Пэт объявила о том, что нам пора уезжать, не один из моих родственников не предложил приехать снова. Нобель проводил меня до машины:
- Ты совсем не изменился, не так ли? – сказал он сердито, и смачно сплюнул жвачку, которая приземлилась прямо около моего ботинка.
- Ты тоже, – широко улыбаясь произнес я.
В день, когда я уезжал в колледж, Нобель вместе со своими пьяными приятелями высмеял меня. Чтобы меня не увидели в слезах от бессильного гнева, я убежал в лес. Но когда вернулся, я увидел, что они на тракторе проезжали по моему чемодану, полному чистого белья и выглаженной мной одеждой.
Дядя Кайл для проформы легонько дал подзатыльник Нобелю и пояснил, что он не думает, что этот поступок настолько уж и плох. Никто и не подумал мне помочь заново постирать грязную одежду и погладить ее, таким образом, я остался еще на одну ночь и мне пришлось рано утром ловить автобус – автобус который меня увез подальше от них.
- Я отлично понаблюдал за вами сегодня, – сказал я прямо Нобелю.
Не уверен, что после первой изданной книги я чувствовал себя так же, как только что.
- Слушай, Ноубл – добродушно сказал я, – если кто-нибудь из детей захочет поступить в институт, сообщи мне, и я помогу с расходами.
С этими словами я сел в автомобиль и Пэт рванула так быстро, что ей бы позавидовал любой гонщик. Я оглянулся и увидел, что Нобель ломает голову над моим предложением.
Я хихикал в течение трех часов, вспоминая испуг, отразившийся на его лице. Но он должно быть понял, что я не шутил, потому что за эти годы я помог нескольким моим родственникам поступить в колледж. Одна из них была старшей дочерью Ноубла, Ванесса, которая успешно его окончила.
- Один из ваших предков все таки имел мозги, – сказала Пэт. – Именно поэтому и в вашей семье случаются исключения.
- Исчезающий ген.
- Реально исчезающий, – сказала она и мы смеялись вместе.
Со смертью Пэт, закончились самые лучшие мои годы. Я вырос без семьи, нашел ее и потерял.
И снова я остался один в этом мире.
Главная страница Горячие новости Авторы Непутевые заметки
Непутевые заметки 2 Интересные ссылки
[1] Немецкая фирма по строительным инструментам (пер. )
[2] Джеффри Чосер (около 1343 - 25 октября 1400 года) - английский автор, поэт, философ, бюрократ, придворный и дипломат. Хотя он написал много произведений, но самые известные - Кентерберийские рассказы. Его иногда называют отцом английской литературы.
[3] выведение толстой кишки на стенку живота, (пер.)
[4]